СКОНЧАЛСЯ СТАРЕЦ

Памяти отца Кирилла

Недавно нам позвонила матушка Евфимия – послушница отца Кирилла – и позвала нас с отцом Владимиром попрощаться со старцем. За последние лет десять мы прощались с ним уже несколько раз, с тех пор, как он, недвижимый, слег от тяжкой болезни и больше не вставал. Мы прощались и тем не менее продолжали молить Бога, чтобы Он еще хотя бы немного продлил жизнь этого драгоценного человека: не для него, а для нас, для нас! Не для него, потому что он уже был для нас человеком Царства Небесного, святым… Возле него усмирялись душевные бури, разрешались внутренние противоречия, наступал блаженный внутренний мир, в котором все становилось прозрачным и ясным. Как в одном из житий ученик, пришедший к старцу, погрузился возле него в молчание и на вопрос, почему он ни о чем не спрашивает авву, ответил: «Мне достаточно только смотреть на тебя!». Такое же чувство появлялось у нас от одного лишь пребывания возле отца Кирилла.

Старец лежал с закрытыми глазами, прикрытый до самого подбородка одеялом, и только руки, его добрые, мягкие руки покоились наверху. Мы поцеловали теплую десницу старца, приложились с благоговением, как к святыне, и с нежностью, как к родному человеку, к отцу.

Милая, дружественная нам матушка позволила побыть в келье: принесла два стула, и мы сели в молчании у изножья кровати. Тут был и покой, и тихая радость, и ощущение полноты бытия. Как всегда возле отца Кирилла, все житейские беды, волнения, сомнения замирали, разноречивые помыслы смолкали и обнажалась самая суть жизни. На языке философии это называется «феноменологической редукцией»: все временное, изменчивое, преходящее, относительное умаляется в своем значении до ничтожного, и остается лишь душа, предстоящая Богу, и Бог, Который ее сотворил.

Впервые я попала к отцу Кириллу вскоре после моего крещения, когда у меня появился духовник – лаврский иеромонах, и я стала к нему ездить на исповеди и беседы. Он-то и послал меня исповедоваться за всю жизнь к старцу, а кроме того – разрешить некоторые недоуменные вопросы, на которые сам он тогда не рискнул давать ответ. Он проводил меня в предбанник кельи, где отец Кирилл принимал страждущий народ, и я в трепете пристроилась на скамеечке, ожидая своей очереди и вслушиваясь в слова Псалтири, которую читала паломница.

Дело в том, что мое вхождение в церковную ограду после крещения было воистину переломным моментом жизни: я сразу попала в монашеский скит с многочасовыми богослужениями, с лютым постничеством, с монахами, с учеными богословами, с местночтимыми прозорливцами, веригоносцами и юродивыми, с духовником-аскетом, с частыми исповедями и молитвенным правилом. И мне очень хотелось воистину умертвить в себе «ветхого человека» и воскреснуть для новой жизни. Хотелось принести жертву. Но у меня ничего не было: «Объятия Отча отверсти ми потщися, блудно иждих житие, на богатство неиждеваемое взираяй щедрот Твоих, Спасе, ныне обнищавшее мое да не презриши сердце». Единственное, что я ощущала своим, полученным в драгоценный дар, было писание стихов. И вот я решила отказаться от него во имя новой жизни: принести его в жертву, как некогда девы, облекаясь в монашеские одежды, приносили Христу свою чистоту, красоту, а юноши – богатство и молодую силу. Однако я понимала (уже прочитала в духовной литературе), что ни шага нельзя ступать без благословения, иначе это может быть актом своеволия и обернуться «уничижением паче гордости». За этим-то благословением (или неблагословением) и отправил меня к отцу Кириллу мой духовник, который такому моему желанию и порыву удивился, если не испугался.

Наконец, подошла моя очередь, и я вошла к старцу. И вот – взгляд любви, поле любви, энергии любви, радость любви, мучение любви… Я заплакала… И так было потом всегда, когда я видела отца Кирилла – у меня непроизвольно появлялись слезы, они текли и текли необъяснимо – и от покаяния, и от ликования, и от нежности, и от ощущения полноты жизни, от того, что «приблизилось Царство Небесное». Ловила ли я взглядом отца Кирилла в алтаре храма Преображения Господня в Переделкино, приходила ли к нему на исповедь, стояла ли у одра болезни – всегда со мной происходил этот эмоциональный и духовный переворот, катарсис.

Тогда, в первый раз, я ему поисповедовалась, но потом вдруг он сам стал задавать мне вопросы о том, что я и грехом-то не считала и удивлялась, как это он во мне увидел? Но на мое решение «пожертвовать» он вдруг как-то заволновался, даже всплеснул, если не замахал руками и, улыбнувшись, отрицательно покачал головой: «Нет, нет, не надо от этого отказываться, зачем? Вы еще будете писать!» И перекрестил.

Забегая вперед, надо сказать, он всегда потом спрашивал о том, что я пишу, сам настаивал, чтобы я обязательно писала «во славу Божию, в защиту Церкви», благословлял…

Мы с моим мужем и детьми тогда часто, очень часто ездили в Троице-Сергиеву Лавру. Это, несмотря на мрачные для Церкви брежневские времена, был, как теперь мне кажется, период ее расцвета. Там были старцы, там были старые монахи, прошедшие лагеря и испытания, там были молодые крепкие духовники, ставшие впоследствии архиереями и наместниками монастырей – нынешний митрополит Киевский Онуфрий и митрополит Архангельский Даниил, архиепископ Витебский Димитрий, архимандрит Алексий (наместник Даниловского монастыря) и архимандрит Венедикт (наместник Оптиной Пустыни) и много-много других достойных пастырей. С кем-то из них у нас по сей день продолжаются самые дружеские отношения.

До сих пор я молюсь по молитвослову, который подарил мне в те годы тогда еще молодой архимандрит Венедикт. Молитвослов истрепался и истерся от частого употребления, но я дорожу им как духовной реликвией…

Мы исповедовались нашему духовнику, но в исключительных случаях советовались и с отцом Кириллом. У него было удивительное свойство – он никогда ничего не навязывал человеку, не давал указаний, но в беседе мягко подводил к тому, что пришедший вдруг сам проговаривал как вариант тот выход из положения, на который его и благословлял старец. Иногда мы привозили к нему страждущих людей, и он помогал им.

Один раз привезли к нему молодую женщину, у которой родился ребенок, больной церебральным параличом. Отец Кирилл выслушал ее и… дал денег. Много. Она вышла от него в некотором недоумении: должно быть, она ожидала, что ее ребенок тут же, по молитвам старца, встанет и пойдет. Или что старец ей скажет что-то такое из области чудесного, изречет пророчество… И она как-то смущалась. Но буквально на следующий день врач сказал, что ее ребенку нужен длительный курс массажа. И выяснилось, что стоимость этих сеансов точно совпадает с той суммой, которую подарил ей отец Кирилл.

Или мы возили к нему также молодую женщину с больным мальчиком лет пяти. Его недуг заключался в том, что он не говорил. Смотрел большими глазами и молчал. Отец Кирилл принял их, помолился, и вскоре мальчик не только заговорил, но и стал проявлять какие-то особые способности. Сейчас он – преуспевающий бизнесмен, у него есть свои дети, и вряд ли он вспоминает о своем детском недуге.

С отцом Кириллом нас связывали и отношения с архиепископом Димитрием (тогда он был иеродиакон). Дело в том, что он тогда работал секретарем в Патриархии и жил в Москве, тоскуя по Лавре, по своему духовному отцу архимандриту Кириллу и по монастырской братии. И отец Кирилл дал ему такое послушание – приходить к нам в свое свободное время и нас катехизировать.

Отец Димитрий учился тогда в Духовной академии, и он стал охотно просвещать нас, систематически пользуясь своими конспектами, а заодно и готовясь к экзаменам. Он приходил, раскрывал свои тетрадки и буквально читал нам курсы лекций по догматическому, нравственному и сравнительному богословию, по Истории Церкви, по гомилетике и т.д. Ну, а кроме того мы задавали ему множество вопросов, порожденных нашим религиозным невежеством, на которые он либо отвечал сам (почти всегда), либо, в особых случаях, их записывал, а потом задавал отцу Кириллу. Еженедельно он ездил к нему на исповедь в Лавру. Возвращаясь, он зачитывал нам ответы, и они поражали нас своей мудростью и простотой. Почему-то я запомнила один такой ответ, вроде бы мало имеющий отношения к моей жизни, но очень ценный по своему содержанию. Вопрос был такой: надо ли давать на чай? Отец Кирилл ответил: если жалко – дай, а если хочешь покрасоваться – не давай.

Запомнила я его ответ и на некий вопрос, кажется, о судьбе мира. Отец Кирилл сказал удивительные слова о том, что Земля наша постарела, как стареет всякий природный организм, старушка она, и мало у нее сил осталось, надо ее пожалеть… Это удивительное нежное и сострадательное отношение к нашей планете, ко всему живому, что рождается и произрастает на ней, к самой природе пронизано горним светом.

Отец Димитрий, у которого накопилась уже целая тетрадка таких вопросов-ответов, однажды признался нам, что впоследствии можно будет издать такую духовно полезную книгу, и призвал пополнить число недоумений, нуждающихся в разъяснении старца. И мы тогда сформулировали много вопросов отцу Кириллу, касающихся самых разнообразных сфер жизни – от мистических до социальных. Однако через весьма малое время отец Димитрий появился у нас и не без сожаления сказал, что старец запретил ему записывать и собирать его ответы, а уж тем более – издавать. Напротив, он посоветовал эти записи сжечь. И смиренный отец Димитрий послушался и сжег.

Правда потом, уже через много лет, он сожалел об этом и даже намекнул, что иные благословения не стоит исполнять с такой поспешностью.

Еще одним человеком, который связывал нас с отцом Кириллом, был монах Леонид. Убогий, как он сам называл себя. У него была странная болезнь: до пояса он выглядел как бабуся, а нижняя половина туловища у него была мужская. Из-за этого его постигали ужасные искушения, он прошел через великие скорби. Когда-то они вместе с отцом Кириллом подвизались в знаменитой Глинской Пустыне, которую в оный час (в хрущевские времена) разогнали, и он скитался, бесприютный и беспомощный. Потом Господь дал ему и кров, и послушницу – старушку рабу Божию инокиню Пелагею. Но отца Кирилла он очень почитал еще со времен Пустыни, а в последний период своей жизни считал своим духовным отцом.

Мы с ним познакомились на отпевании старца Серафима Тяпочкина и с тех пор часто виделись. Одна половина тела (правая) была у него парализована, и он попросил меня взять благословение у отца Кирилла, чтобы записывать его исповеди, поскольку сам он был очень ограничен в передвижении и далеко не всегда мог добраться до Лавры. Отец Кирилл меня благословил, и я стала регулярно приезжать к отцу Леониду (он жил в Москве, несколько остановок от Электрозаводской) и записывала то, что он мне диктовал. Конечно, я не могу даже теперь разгласить то, в чем исповедовался убогий монах, но свидетельствую, что это был человек святой жизни. Порой я исписывала по две ученические тетради, вспоминая метафору об исповеди праведников: в луче света видна каждая пылинка, а в темноте и кучи грязи не разглядишь, а потом везла их отцу Кириллу. Отец Кирилл читал разрешительную молитву и рвал их, не читая. А отец Леонид просил меня рассказать старцу о своем навязчивом помысле, нашептывающем, будто бы тот выбрасывает тетрадки, так и не открыв их. Мне казалось, что я живу среди святых, которые видят друг друга духовным зрением.

Отец Леонид очень интересовался духовными книгами. «Книжечки», как он называл их, юродствуя. «У тебя есть духовные книжечки за новомучеников?» – спрашивал он у каждого, кто посещал его с просьбами о наставлениях и молитвах. И вот попалась ему изданная за границей книга иеромонаха Серафима Роуза «Знамения последних времен». Очень она ему пришлась по душе, и он решил ее распространять (на это тоже брали благословение отца Кирилла). Отец Леонид заказал перепечатку этой книги чуть ли не в двадцати экземплярах и раздавал их своим непросвещенным знакомцам. Но в какой-то момент ему захотелось помолиться об иеромонахе Серафиме. Надо было только выяснить, о здравии его поминать или об упокоении. Никто вокруг не знал, жив он или умер. И тогда отец Леонид решил сам отправиться в Лавру к отцу Кириллу и спросить его об этом.

Мой муж отец Владимир привез его прямо к вечернему богослужению, и отец Леонид вошел в алтарь, где молился отец Кирилл. Приступил к нему с этим вопросом. И отец Кирилл (по рассказам отца Леонида) возвел очи горе, что-то там увидел внутренним зрением и вздохнул: «Упокой, Господи, раба Твоего иеромонаха Серафима».

Поразительно, но потом выяснилось, что иеромонах Серафим умер чуть ли не накануне этого дня…

Я обращалась к отцу Кириллу в исключительных случаях. У меня болела душа за мою маму: она очень болела, практически умирала, и я боялась, что она так и умрет некрещеная. Но отец Кирилл тогда твердо сказал, что она покрестится, проживет еще много лет и станет верующей. Так и произошло, несмотря на то, что тогда это казалось невозможным: из больницы ее выписали по причине того, что не хотели «портить статистику по покойникам».

Потом заболел мой муж – отец Владимир. У него обнаружили злокачественную опухоль и должны были положить на операцию. Было очень страшно. И мы попросили келейницу отца Кирилла – Наташу (теперь она монахиня Евфимия), чтобы она сообщила об этом старцу. И вдруг она звонит и говорит, что они с отцом Кириллом приедут к нам домой навестить отца Владимира перед операцией!

Архимандрит Кирилл (Павлов) и протоиерей Владимир Вигилянский

Отец Кирилл жил уже не в Лавре, а в Переделкино, он был болен, но еще мог ходить, и вот они с Натальей приехали к нам. Это было такое великое утешение, такая радость! И мама моя, которую он вымолил за много лет до этого, была с нами, цела и невредима.

У меня есть фотография, как отец Кирилл сидит рядом с отцом Владимиром на диване, на лицах их улыбки, перед ними угощения, а напротив (этого на фотографии нет) – моя мама, мы с инокиней Натальей и Михаил, выпускник Московской духовной академии. Его отец Кирилл попросил попеть ему казацкие песни, которые очень любил. И мы сидели и разговаривали, и слушали песни, и отец Кирилл был с нами, и я словно въяве вижу эту живую картину. Быть может, это и есть одно из главных сокровищ жизни.

А через несколько дней отцу Владимиру сделали тяжелейшую операцию, которая длилась шесть часов, и он очнулся в реанимации, а потом стал приходить в себя, выздоравливать и славить Бога.

Обращалась я к старцу и по менее драматичным и значительным поводам. Иногда это были творческие проблемы. Браться ли мне за перевод с французского богословской книги католика, перешедшего в Православие, «Преподобный Максим Исповедник – посредник между Востоком и Западом»?

Нет ли духовной недоброкачественности в том, что у меня в романе – главные персонажи – монахи, не «житийные», а отличающиеся живостью ума и характера, и я порой, следуя логике романа, не останавливаюсь перед описанием их искушений и духовных немощей?

И еще вопрос. В связи с тем, что меня стали печатать церковные и даже монастырские издательства, не поменять ли мне мое имя Олеся (данное мне родителями по литературному произведению Куприна) на крещальное – Ольга, а родительскую фамилию – Николаева – на фамилию моего мужа – Вигилянская? И каждый раз отец Кирилл выслушивал мои вопросы с большим вниманием и личным соучастием и живо откликался: книгу француза – переводить: «Это будет вам полезно!», роман дописывать, причем писать, «как Бог на душу положит», имя – не менять: махнул даже рукой, словно отметая связанные с этим хлопоты как излишнюю суету: «Оставайтесь, как есть!»

И каждый раз после посещения отца Кирилла наступало просветление, освобождение, радость!

Была у меня такая тупиковая ситуация, связанная с житейскими проблемами: мы (мой муж, трое детей и я) жили очень тесно, в одной квартире с моими родителями и многодетной семьей моего брата. Начинались какие-то междоусобные конфликты, работать дома было практически невозможно и негде, разве что ночью на общей кухне, и это перерастало уже в экзистенциальную драму. И отец Кирилл сказал мне: «Вас Господь любит – он дает вам Свои скорби! Ему было “негде главу преклонить”! Радуйтесь!». И я действительно обрадовалась.

Из уст отца Кирилла слышались и пророчества. Часто, когда ему задавали вопрос о том, как достойно устроить свою жизнь, он благословлял покупать деревенский дом с печкой, колодцем и кусочком земли, словно подталкивая к мысли о том, что придут такие время, когда только там можно будет и обогреться, и прокормиться.

Как-то раз, когда мой муж не только не был еще священником, но даже и не мечтал, и не помышлял об этом, он предсказал его дальнейший путь. Было так: мой муж приехал в Лавру и исповедовался отцу Кириллу в алтаре, возле самого жертвенника встав на колени. Поднимаясь с колен, он покачнулся и дотронулся до жертвенника. Отец Кирилл сокрушенно покачал головой и заметил: «Что же вы делаете? Вы же пока еще не священник!» Эти слова врезались в память и оказались предзнаменованием.

Жалко было тех, кто спрашивал благословения отца Кирилла, получал его и – действовал вопреки… Случалось и такое. Близкий мне человек задавал вопрос, делать ли операцию или само пройдет. Отец Кирилл заволновался, сказал твердо: делать. А тот испугался: ну старец – он же не врач, он же в медицине не понимает, к тому же зима, лучше дождаться теплой поры, успеется потом, и так далее. Но – «не успелось».

Девушку одну прекрасную отец Кирилл очень просил (!), чтобы она не выходила замуж за того, за кого в тот момент хотела… Она плакала. Старец утешал, но был тверд: нет, нет! Она все-таки сделала по-своему – и молодой муж оказался наркоманом со стажем. Все это обернулось бедой и страданием.

А были и другие случаи. У матери забрали в армию сына и отправили в Афганистан. Она молилась за него день и ночь, слезы лила, к отцу Кириллу приехала в Лавру, просила святых молитв. Он сказал, что будет молиться, что ее сын вернется живой, целый невредимый, только пускай после этого приедет к нему и поблагодарит Господа. Сын действительно вернулся домой, что само по себе было чудом: все его товарищи по оружию полегли, а он один из пекла вырвался. Мать выслушал, согласился, что Господь его спас. К отцу Кириллу собирался поехать в Лавру, да как-то жизнь его закрутила-завертела: хлопоты, суета, заработки. Все никак не мог выбрать для этого время.

А работал он таксистом. И вот как-то раз мне по просьбе моей мамы надо было старинную чудотворную икону перевезти из дома на дачу. Машины у меня тогда не было, и поэтому я, завернув икону в рушник, вышла с ней на улицу и стала ловить такси. И тут останавливается этот таксист (потом он сам говорил: «Сам не знаю, почему я вас повез, у меня уже рабочий день кончился, я в парк ехал»), соглашается ехать через всю Москву да через пробки в Переделкино, и пока мы едем, он, увидев, что у меня под рушником икона, рассказывает мне эту историю: мол, и у меня мать молится и старцев знает. Короче говоря, когда мы подъезжаем к даче, выясняется, что старец, который звал его к себе после Афганистана, – это отец Кирилл. А мне известно, что отец Кирилл как раз в это время принимает верующих в Переделкино, в крестильне храма Преображения Господня.

– Ну вот, теперь-то наконец вы к нему и попадете! – сказала я ему. – Вот для этого, оказывается, вы меня и повезли через весь город на дачу, несмотря на то, что это вам по здравому рассуждению было ни к чему.

И таксист этот, высадив меня, помчался под горку по направлению к храму.

Но происходили и более прикровенные вещи, связанные с отцом Кириллом. Выпадали трудные и искусительные времена, сгущались на духовном горизонте тучи – и отец Кирилл помогал их разогнать. Бывали духовные нападения, козни… Он молился, и все рассеивалось.

Как-то раз я приехала к нему в Лавру в период полного физического истощения – переработала, запостилась, впала в лютую бессонницу: множество вопросов, проблем, тупиковых ситуаций… Отец Кирилл выслушал меня, вздохнул сочувственно: «Вам нужен покой!» Я вышла от него, мучительно соображая, где его взять-то, кто даст мне этот покой в моих обстоятельствах? Зашла в Троицкий храм, а там иерей как раз закончил акафист и читал Евангелие.

Я остановилась и услышала: «Приидите ко Мне вси труждающиеся и обремененные и Аз упокою вы. Возьмите иго Мое на себе, и научитеся от Мене: ибо Аз кроток есмь и смирен сердцем; и обрящете покой душам вашим». И это слово «покой» он как-то так потянул, словно вдохнул его в меня. «Кроток и смирен сердцем».

И вот когда я вчера стояла в келье отца Кирилла, прощаясь с ним, и когда я приходила к нему во многие дни своей жизни, я узнавала именно этот покой, этот мир и эту благодать, свидетельствующие о том, что иго Христово воистину благо, а бремя Его – легко. Это откровение всегда присутствовало подле и вокруг старца, являющего плод смиренного и кроткого сердца, которое источает любовь и в которое он принимал всех.

И эта его мягкая рука, рука доброго человека, утешающая и благословляющая, лежащая теперь неподвижно поверх одеяла, кажется, теперь лишь отчасти принадлежит этому миру. Да и сам дорогой отец Кирилл, телом оставаясь на ложе болезни, духом пребывал где-то там, где праведники сияют, словно светильники. А он и при жизни озарял нас этим светом, разгоняя морок и тьму.

Во блаженном успении вечный покой подай, Господи, новопреставленному архимандриту Кириллу и сотвори ему вечную память!